Император прочитал и затопал ногами в бессильном гневе. Тут же призвал к себе Верховного полководца и сообщил об условии хана.

— Это обычная уловка сюнну, — ответил Ян. — Чжэньнань хорошо укреплен, и хан не мог его взять. К тому же вашу матушку охраняют умелые воины — циньский князь, преданная вам Лотос и верный ваш подданный Инь, они ни за что не отдали бы императрицу врагу. Хан пытается обмануть нас. Прошу ваше величество позволить мне наказать обманщика за наглость и бросить к трону его голову!

Император пригласил Верховного полководца и других военачальников подняться на крепостную стену и посмотреть в стан сюнну. Они увидели, что тьма-тьмущая кровожадных варваров столпилась возле горстки пленных женщин! Некоторые были одеты как придворные дамы. Нефритовый лик Сына Неба исказился от страдания. Император взял Яна за руку и зарыдал.

— Предки не простят нам, если мы не спасем матушку, — ее гибель будет позором для нас! Пусть даже ценой державы мы должны освободить ее!

И Сын Неба приказал готовиться к сдаче крепости. Ян поднял на императора глаза.

— Пусть я плохой слуга вашему величеству, но не стал бы рисковать страной, когда все так неясно! Я не призываю вас последовать примеру Гао-цзу, который пальцем не пошевелил, чтобы спасти своего отца. Я просто убежден, что хан лжет и только и ждет, чтобы мы поверили ему и сдали Ласточкино гнездо. Коварство сюнну известно давно, и вашему величеству не следует принимать поспешных решений — мы непременно что-нибудь придумаем!

Но император даже не слушал, он рыдал в голос.

— Ханьский Гао-цзу был выдающимся правителем древности, но когда мы читали у Сыма Цяня, [320] как обошелся он с родителями, нам хотелось захлопнуть книгу и больше никогда не открывать ее, так неприглядно его отношение к отцу с матерью! Кто не чтит отца, тот не чтит предков, кто не чтит предков, тот недостоин трона!

Император приказал подать экипаж, чтобы ехать в стан варваров, как вдруг к нему подбежал какой-то молодой военачальник.

— Ваше величество! Мне удалось заметить: на женщинах, что в стане варваров, одежды вовсе не те, которые носят при дворе. На них — ткани, сметанные на живую нитку! Если вы не верите, дайте мне немного времени, я поскачу к врагам и доставлю вам подтверждения своей правоты. Если же ваши матушка и супруга в руках врага, я спасу их ценой собственной жизни! А если хан обманул, я доставлю вашему величеству его голову!

Сын Неба поднял глаза и узнал Хун. Осушив слезы, он взял ее за руку.

— Ваша преданность согревает нам сердце, но ведь вы — только женщина! Как справитесь вы одна с таким трудным делом?!

— Я слышала, что в древних книгах сказано: «Если император оскорблен — подданный должен своей кровью искупить обиду!» — почтительно ответила Хун. — Вы знаете, как верен вам мой супруг и господин, Яньский князь, и если ваше величество решится все-таки сесть в экипаж и отправиться в стан врага, князь не простит себе этого позора и покончит с собой! И я не переживу ни вашего позора, ни смерти супруга, потому готова на любой подвиг! Я всего только девица из зеленого терема, и жизнь моя не стоит гроша! Умоляю ваше величество: покиньте экипаж и подождите моего возвращения!

Между тем, послав письмо минскому императору, хан приказал войскам приготовиться и ждать, что будет дальше. Неожиданно из осажденной крепости выехал какой-то воин, остановил коня и крикнул:

— Доложите хану, что по приказу Сына Неба прибыл минский военачальник! Император желает удостовериться в добром здравии его матери и супруги!

Хан вышел и приблизился к минскому всаднику: на голове у того шлем в виде звезды, на плечах военный халат. Росту в воине пять чи, талия тонкая, голос серебристый, глаза горят, словно небесные звезды, брови красиво круглятся. Хан подозвал Лу Цзюня:

— Знаете, кто это?

— Это полководец Хун Хунь-то, отличившийся в войне на юге, самый знаменитый воитель страны Мин. Он же — девица Хун, любимая наложница Яньского князя! Если нам удастся схватить ее, мы вырвем у императора самый крепкий зуб, лишим Яньского князя правого крыла! Как ни силен Ян, без своей Хун он жить не может — не ест, не пьет, не спит! — прошептал предатель.

Хан кивнул, кликнул десять самых славных богатырей, те вскинули мечи и пики, незаметно подобрались к Хун, окружили ее, заманили в стан и мигом затворили ворота. Хун не испугалась, даже внимания не обратила на свою свиту, выехала на середину и спросила хана, где же мать и супруга императора.

— Откуда им здесь взяться? — скривился Елюй. — Обманул я минского императора, а тебе теперь несдобровать!

Хун улыбнулась и говорит:

— Да ведь и мне удалось перехитрить тебя, хан! Государь приказал принести твою голову, потому несдобровать-то тебе!

Взбешенный хан подал знак, и десять богатырей бросились на Хун. Она даже с места не двинулась, выхватила свои мечи и принялась правой рукой разить врагов, а левой отбиваться. Мечи мелькали с такой быстротой, что острия их задымились. Богатыри старались вовсю, но ни одной царапины не появилось на теле Хун, словно сделана она была из камня или железа. Зато очень скоро позатупились мечи и пики варваров. Хан приказал лучникам окружить Хун и стрелять всем вместе. Но она взмахнула мечами и исчезла, растворилась в воздухе, будто ее и не бывало. В стане сюнну поднялся переполох, никто ничего не понимал! И тут Хун объявилась и обрушилась на варваров с востока, потом — с запада, потом — с севера, потом — с юга. Она была всюду и нигде. Мечи без числа сверкали над головами варваров. Десять богатырей вытаращили глаза, пытаясь уследить за перемещениями Хун, но добились только, что головы у них закружились. С трудом опомнившись, богатыри бросились врассыпную.

— Да это же человек, не оборотень! — закричал хан. — Эх вы, вояки! Вас здесь сотни тысяч, и не можете сладить с одной слабосильной бабенкой! Если она одолеет нас, как же вернемся мы домой? Сам иду на бой с ней!

Он приказал подать ему коня и копье. Вскочил в седло и поднял свое страшное оружие, которое весило полторы тысячи цзиней. Копьем хан владел искусно: на расстоянии в несколько сот шагов мог пронзить насквозь человека, да не одного, а сразу десятерых! Уверенный о себе, он выехал навстречу Хун и вскричал:

— Эй, воин! Не руби голов не повинным ни в чем моим подданным! Сразись-ка лучше со мной!

Хун опустила мечи и стала как вкопанная, а хан выкатил глазища, издал громоподобный рык и швырнул свое копье. Горы содрогнулись, небо чуть не треснуло от свиста копья, но оно поразило воздух и впилось глубоко в землю, потому что Хун исчезла без следа, только звон мечей донесся откуда-то сверху. Разъяренный хан хлестнул коня, на всем скаку вырвал копье из земли, обернулся, а Хун скачет следом и смеется:

— Не торопись, хан! Подставляй-ка по-доброму шею, — вот они, мои мечи! Ты ведь в ловушке, никуда не уйдешь!

Хан снова метнул копье, и снова растаяла в воздухе Хун, только звон мечей остался. Выдернул хан копье из земли, обернулся — Хун у него за спиной. Отвел он глаза и глянул вперед — и там Хун! Повернул голову направо, налево — всюду Хун! Он завертел головой, не зная, куда швырять копье! Изготовился бросить направо — Хун там нет, налево — и там ее нет, и нигде ее больше не видно, только откуда ни возьмись повалил хлопьями снег, а в небе заклубились грозовые тучи и засверкали молнии.

Обескураженный хан бросил копье на землю.

— Никому еще не удавалось уберечься от моего копья, да только никогда я не сражался с нечистой силой!

А с неба в ответ голос Хун:

— Сдаешься, хан?

Хан услышал, подхватил копье и кричит:

— Ты ведь не можешь выйти против меня в честном поединке, сражаешься колдовством! Не признаю себя побежденным!